|
Ванна Roca Haiti 150x80 ножки , ручки
Производитель: Roca (Испания)
Описание:
Форма: прямоугольная
Материал: чугун
Длинна - 1500 мм
Ширина - 800 мм
Глубина -420 мм
Объём - 165 л
Вес 150 кг.
В комплекте ножки ,хромированные ручки 2 шт.
Ванна высшего качества, простой классической формы.
Отличается ослепительно-белым цветом, глянцевым блеском.
Гладкая ровная эмаль (шестислойное нанесение).
Борта ванны отвесные, что увеличивает ее вместимость.
24. УНИЖЕННЫЙ И ОТСТРАНЕННЫЙ
Через три дня я провожал Витька в Нью-Йорк на церемонию, посвященную торжественному вручению премии Бейкера.
3. -Смена- N8 12
Вообще-то поначалу никто меня на проводы не приглашал, и я сидел дома, тупо уставившись на заправленный в каретку чистый лист бумаги, обдумывая первую фразу своего «главнень- кого». Я понял, что от нравственных мук и терзаний спасти меня может только работа, сладко изнурительная, как счастливая любовь. «Амораловка» от Арнольда еще не поступала, и в душе царило гневливое отвращение ко всем без исключения видам письменности, изобретенным человечеством, начиная с узелкового письма. Я решил, пока не прибудет произведенное и бутыли- рованное в Красноярске вдохновение, придумать по крайней мере первую фразу. Впрочем, что значит — «по крайней мере»? Первая фраза в романе — это как первый поцелуй в любви! Он должен обещать такое, что твое немало повидавшее и поимевшее на своем веку тело вдруг начинает мальчишески трепетать в надежде на небывалое. И неважно, что в итоге ты получаешь бывалую женскую плоть, в той или иной степени натренированную в любовных содроганиях, но это пронзительное юношеское предвкушение небывалого овевает тебя все то время, пока, обливаясь потом в требовательных объятиях, ты из последних сил борешься за свою мужскую честь. Первый поцелуй должен быть легким и загадочным, ничем не намекающим на суровую реальность биологического соития, он должен быть сорван, как роза в городском саду, даже если ты и заплатил за нее сторожу со свистком. И наконец, он должен быть свеж и ароматен, а если он пахнет мятой жевательной резинки, это конец, и читатель закроет твой роман на первой же странице...
И тут в мою дверь позвонили. Я бросился отпирать, надеясь, что это прибыл гонец от Арнольда, но это был всего лишь шофер горынинской служебной машины.
...Они, все пятеро, стояли возле таможенной стойки с табличкой:
ДЛЯ ДИПЛОМАТОВ И ОФИЦИАЛЬНЫХ ДЕЛЕГАЦИЙ
На Анке были тутие бархатные брючки, полусапожки, курточка из нежной замши и широкополая фетровая шляпа, по- ковбойски надвинутая на глаза. Горынин, Журавленко, Сергей Леонидович и Витек были по причине внезапного похолодания одеты в единообразные темно-синие финские плащи, а стоявшие рядком четыре их чемодана напоминали подрощенных поросят из одного помета. А я-то, дурак, сначала вообразил, что они тоже провожающие! Оказывается, нет...
Горынин летел в качестве руководителя делегации и представителя Союза писателей, открывшего молодой талант. Журавленко — как посланник Института мировой литературы, где он и в самом деле несколько лет назад защитил докторскую диссертацию по теме «Образ бригадира-новатора в романе Н. Горынина «Прогрессивка». Ну а Сергей Леонидович, понятное дело, вошел в состав делегации как спецкорреспондент .Литературного еженедельника» и похлопывал ладонью по болтавшемуся у него на боку кожаному коробу для фотопринадлежностей. Когда я появился, Витек озабоченно поглядывал на свои «командирские- часы. То же самое делали й все остальные, кроме Анки. И тут они увидели меня.
— Ну, в чем дело! — закричал Горынин.— Мы из-за тебя на регистрацию опоздаем! Специально машину за тобой послал...
— Ладно тебе, Николаич,— успокоил его Сергей Леонидович. — Еще время есть.
Витек заулыбался и двинулся ко мне вертляво-извиняющейся походкой собаки, сожравшей хозяйский ужин:
— Я им сказал, что без тебя не полечу. В общем, если с тобой не попрощаюсь — не полечу...
— Неужели не полетел бы?
— Полетел бы... Все-таки Америка. С ума сойти! А ведь я, честное слово, не верил тебе, когда ты про загранку врал! Тебе чего привезти?
— Воздух свободы.
— Зря ты на меня обиделся! — отводя взгляд, сказал Витек.— Я же все делал, как ты говорил. Я же не виноват, что... Ну, так получилось.
— Вестимо,— отозвался я.— Видишь, как все получилось! Как я и обещал: слава, загранка, самые лучшие женщины...
— Трансцендентально! — вздохнул Витек и глянул на «командирские» часы.
— Как часики? — спросил я.— Тикают?
— Так себе. Вот у меня электронные были с голой теткой на циферблате. Это да! Я их крановщику проиграл, когда он меня перепил. Мы тоже поспорили. Я полкружки не добрал...
— Ты просто ничего в этом не понимаешь.
— Куда нам, кудрявым!
— Ладно, ты тоже не обижайся. Ты. вроде, что-то спросить хочешь? Если будут вербовать, посылай всех к Леонидычу...
— Я думал, ты сам скажешь...— потупился он.
— Нет. Теперь не скажу. А вот когда эти американские хлебобулочные покровители высокой литературы обнаружат в папке чистую, как совесть дебила, бумагу — тогда...
— А если не обнаружат? — с надеждой спросил Витек.
— Обязательно обнаружат.
— Жуть! Что делать?
— Ничего особенного. Когда члены высокой делегации будут убивать тебя в роскошном нью-йоркском номере, ты посоветуй им позвонить мне в Москву. А я уж с ними как-нибудь объяснюсь. Понял?
— Амбивалентно...— задумчиво кивнул Витек.
— Ну и отлично! Мягкой тебе посадки, лауреат-обладатель! Как у тебя, кстати, с Анкой: слов хватает?
— Я... Я ее боюсь.
— И правильно делаешь — страшная женщина: мужские шкурки коллекционирует. Предсмертные желания, просьбы будут?
— Будут... Вот. передан Надюхе,— и он протянул мне мелко сложенную бумажку.
— О’кей — сказал Патрикей! — я сунул записку в карман.— Прощай, мой сиамский друг!
Я крепко обнял Витька и тут же оттолкнул от себя, потому что к нам уже направлялся обеспокоенный нашим долгим прощанием Горынин. Отправив Акашина к чемоданам. Николай Николаевич задержал взор на моей невеселой физиономии и решил, очевидно, приободрить меня. Но разговор вышел странноватый:
— Не журись, хлопец! Напишешь что-нибудь стоящее, и тебе «Бейкеровку» дадут, — тепло сказал он.
— Уже пишу! — твердо ответил я.
— Ну да? — Он снова глянул на меня, но на сей раз ревниво, — Я. знаешь, тоже решил: вернусь и возьму творческий отпуск, месяца три! Нет, три не дадут — два. На роман хватит. Будет на них горбатиться! Так весь талант в справки да отчеты вбухаешь... Сюжетец у меня есть. Сила! А ты про что пишешь?
— Про жизнь...
— Да? — запереживал он.— И ты тоже?! Ну, ничего, я все равно вперед тебя успею. Мне главное сесть. Я, когда сяду, такой злописучий — только оттаскивай!
— Завидую! — кивнул я.
— Ты на нас не обижайся. Ну никак тебя с собой взять не могли...
— Понимаю. Но на случай непредвиденных обстоятельств, снимаю с себя всякую ответственность.
— Это ты брось! Во-первых, ответственность с советского человека только смерть может снять. А во-вторых, какие такие непредвиденные обстоятельства? Все предвидено! И нечего по загранкам тебе шастать. Роман пиши! Это главнее! А если ты из- за Анки журишься, то напрасно. Радоваться надо: расписались они. Журавленко был свидетелем со стороны жениха, а Леони- дыч — со стороны невесты. Свадьбу сыграем, как только вернемся... Готовься!
И отошел в сторону.
Затем подрулил и Сергей Леонидович. Он был расстроен.
— Куда катимся... Командировочных четыре доллара в сутки выписали! Представляешь? Это банка пива с бутербродом. И они еще хотят за такие деньги -холодную» войну вьшграть! Гроб они себе с бубенчиками выиграют, а не «холодную» войну... Ты чего такой хмурый?
— Обидно.
— Конечно, обидно. А мне, думаешь, не обидно было, когда я этого идиота, который Мавзолей хотел взорвать, арестовал, а звание начальнику отдела бросили...
— Да я не об этом.
— Понял. А мне, думаешь, не обидно было, когда я свою с этим авангардистским шакалом застукал? Крепись. Все они одинаковые...
— Я не об этом.
— Да что ж такое?
— Скажи им. чтоб телефон мой включили!
— Вот бляхопрядильная фабрика, забыл!.. Ладно, я им нз Нью- Йорка позвоню. Не серчай!
— И ты, если что, не серчай...
Последней была Анка. Она нежно поцеловала меня в щеку:
— Улыбнись!
Я отвернулся.
— Ну вот! Я же все-таки не с Чурменяевым еду!
— Это утешает...
— Не куксись. Мы же договорились: я вроде как на войну, а ты вроде как ждешь...
— Ты в плен только не сдавайся! — попросил я.
— Если что, я тебе из плена письма писать буду... Нет, я, может бьггь, тебе даже позвоню из Нью-Йорка...
— Вы мне обязательно позвоните!
Она посмотрела на меня удивленно, провела рукой по моей щеке и вернулась к остальным, которые уже выстроились в очередь перед стойкой для дипломатов и официальных делегаций.
Летите, голуби, зло подумал я, вы даже не подозреваете, какая замедленная мина-сюрприз ожидает вас по ту сторону океана. Несправедливость должна быть искоренена. Конечно, в жизни нет и никогда не было справедливости. Но если исчезнет хотя бы несправедливость, то жить в этом мире можно!
-«Волги», привезшей меня в аэропорт, уже не было: классическое отношение советской власти к личности. Если нужен — машина к подъезду, а отпала необходимость — топай на своих двоих. Говорят, один член Политбюро умер от инфаркта, когда утром не обнаружил под окнами свой черный «членовоз». Решил: сняли с работы, а тот, оказывается, просто по пути врезался в рефрижератор. Очень даже может быть! Добираясь домой сна- — чала на рейсовом автобусе, потом на метро, я, чтобы убаюкать обиду, во всей красе представлял себе международный скандал, который должен разразиться через несколько дней. Я видел первые полосы американских газет с пылающими заголовками:
««Литературная афера века!-', ««Пощечина эстетическому вкусу мистера Бейкера!», «Можно .та верить русскому медведю?» Я видел снятого со всех постов Горынина, которому я говорю: «Не журись, Николаич, зато теперь попишешь всласть!» Я видел беспомощно хлопающего своими умными канцелярскими глазами идеолога Журавленко. Я видел рвущего на себе волосы Сергея Леонидовича, наконец понявшего во всей чудовищной очевидности, куда мы катимся! Входя в свой подъезд, я представлял себе Анку, униженную, оскорбленную, плачущую у меня на плече и повторяющую сквозь рыдания: «Я же не знала, что он просто чалыцик! Я думала...»
Что она думала, я так и не узнал, потому что на ступеньках возле моей квартиры, аккуратно подстелив газетку, сидел грустный Жгутович, на коленях у него лежали два свертка.
— А я звонил, звонил... Решил вот приехать.
— У меня телефон отключили,— объяснил я и. отперев дверь, пригласил его в квартиру.
Войдя, Стас тоскливо осмотрел помещение, которое могло бы стать, но все-таки не стало приютом его стреноженного полового инстинкта.
— Вот,— сказал он,— я тебе энциклопедию привез. Знаешь, до последнего не верил, что ты выиграешь...
— А это что? — кивнул я на сверток побольше.
— Это белье постельное. Индийское. Я захватил. Может, купишь у меня? Домой нести нельзя — жена не поверит, что просто так взял...
— Куплю,— кивнул я.— Сколько?
Он назвал цену, явно накинув процентов пятнадцать за доставку на дом, но я, не торгуясь, расплатился.
— Даже не знаю, что теперь делать! — тоскливо сказал Жгутович.
— Хочешь, я тебе посоветую: запишись в какой-нибудь кружок или клуб.
— Что я, мальчик, что ли?
— Почему сразу — мальчик? В Англии, например, все мужчины в каких-то клубах состоят. Представляешь, как удобно! Жена спрашивает: «Ты куда?» А муж отвечает: «В клуб!» И идет туда, куда его влекут желания.
— А жена ведь и проверить может!
— В том-то и штука. Клуб должен быть закрытый, чтобы проверить нельзя было. В Англии-то почти все клубы закрытые.
— Я. знаешь, тоже про это думал, когда энциклопедию читал. Мне бы масоны подошли. Там тоже женщин обычно не пускают, если только по праздникам. А обычно — полная тайна н никаких посторонних...
— Отлично! Представляешь, звонит твоя половина твоему масонскому начальнику...
— Мастеру стула.
— Что?
— Начальник у них мастером стула называется.
— Ага, а тот отвечает: «Понятия не имею, гражданочка! У нас полная тайна!» Как раз то, что тебе нужно.
— А как их найти, масонов? Они же в подполье...
— А ты пробовал искать?
— Пробовал. Бесполезно...
— Мда-а...— задумался я.— Есть у масонов какой-нибудь праздник?
— Конечно, 24 июня. Иванов день... Это у них вроде нашего 7 ноября.
— Ага! Сегодня у нас какое число?
— 21-е.
— Значит, через два дня. Теперь поставь себя на их место. Если б седьмое ноября отмечалось летом, где бы ты его праздновал — дома или на природе?
— На природе, конечно! Тепло, уже купаться можно, шашлычок...
— А теперь давай думать, где в Москве или Подмосковье есть местечко с купанием, с шашлыками и с чем-нибудь масонским?
— Не знаю.
— А я знаю! Я, когда студентом был, гидом подрабатывал. И такое место знаю — это Царицыно. Во-первых, замечательный пруд — лодки, купание... Во-вторых, старинный парк. В-третьих, шашлыки продают. А в-четвертых, и это самое главное, там недостроенный дворец Баженова. А за что Екатерина Первая запретила его достраивать?
— Точно! В энциклопедии про это есть: Баженов был масоном и в орнаментах масонскую символику использовал...
— Вот, 24-го едешь туда, а там уже действуешь по обстоятельствам. Но то, что они там обязательно будут, я не сомневаюсь. Логика — это все-таки наука!
Взволнованный Жгутович аж подскочил на стуле:
— Я их узнаю. У них жесты специальные есть, для посвященных. Слушай, поехали вместе!
— Нет,— сказал я.— В моей жизни и так много тайн. Одна из них на днях станет явной, и у меня будет много хлопот.
И тут раздался долгий звонок в дверь.
— Жена! — позеленел Жгутович.
Но это была не жена, а гонеп от Арнольда — мощный краснолицый сибиряк, а в руках он держал полиэтиленовый пакет, обнадеживающе тугой и тяжелый. На предложение зайти и хотя бы попить чайку посыльный наотрез отказался, сообщив, что никак не мог мне дозвониться и вот заскочил буквально перед самым поездом. Закрыв дверь, я сунул сумку в тумбочку для обуви и вернулся в комнату.
— Кто это? — часто дыша от испуга, спросил Жгутович.
— Сосед за сигаретами заходил! — энергично соврал я, не желая делиться с ним вдохновенным напитком. — А знаешь, что Рембо писал о Париже?
— Нет...
— Париж — это город, где каждый гарсон — масон.
На самом же деле я придумал эти стихи, пока шел из прихожей в комнату.
|
;)
Корзина
