|
Ванна Roca Malibu 150 x 75 ножки , ручки
Размер:150 x 75 x 42 см.
Производитель: Roca, Испания
По форме:Прямоугольная
По материалу:Чугунная
Хромированные ручки
Регулируемые ножки по высоте в комплекте
На дне ванны насечка противоскольжения
Гарантия - 10 лет
21. ГОСТИ СЪЕЗЖАЛИСЬ НА ДАЧУ...
Возле Чурменяевской дачи стоял роскошный новенький -мерседес» — такие в те времена можно было встретить разве что у подъезда посольства, да еще в Перепискнно. Калитка оказалась предусмотрительно не заперта. Мы вошли в дом, и нашим взорам открылась зала с горящим камином и кабаньими шкурами, устилавшими пол. В центре залы со стаканами в руках стояли Любин- Любченко, Одуев и Настя.
— А вот и мы! — сообщил я.
— Заждались! — облизнулся теоретик, нежно глядя на Витька.— Чурменяев с американцем в кабинете беседуют. Сейчас придут.
— С каким американцем? — изумился я.
Одуев подошел ко мне, взял под руку и отвел в сторону:
— А ты ничего не знаешь?
— Нет...
И тогда он объяснил мне, в чем дело. Оказывается. Чурменяев пригласил на дачу мистера Кеннди — секретаря жюри Бейкеров- ской премии, человека, от которого все и зависит. У жюри возникли некоторые сомнения насчет «Женщины в кресле». Во-пер- вых, потому что всплыла история его дедушки, крайне неосто- ^ рожно обращавшегося с шашкой. А во-вторых, и это главное, в р Венгрии появился писатель-диссидент, сочинивший роман «Плесень», где описываются страдания венгерского народа под коммунистическим игом. Тираж романа конфискован, а автору пришлось попросить политическое убежище в Австрии. Впрочем, с венгром Чурменяев был на равных, так как дедушка мадьяра- разоблачителя тоже был коммунистом, устанавливал Советскую
власть в России и чуть ли не участвовал в расстреле царской семьи. Между прочим, сам мистер Бейкер, учредивший премию, некогда горячо этот расстрел приветствовал и даже устроил по сему радостному поводу бесплатную раздачу хрустящих булок. < Но времена, как говорится, меняются, а вместе с ними меняются и поводы для бесплатной раздачи булок. Ж<ори колебалось, кому вручить премию, и вот мистер Кеннди прилетел в Москву, чтобы лично убедиться в искреннем антитоталитаризме Чурменяева- младшего перед тем, как принять окончательное решение.
— Для этого Чурменяев тебя с Витьком и высвистал,— объяснял Одуев,— чтобы показать: вот, мол, с какими я людьми вожусь! Ведь об акашинском выступлении у них сейчас все газеты орут! Въехал?
— А ты как сюда попал?
— Я... Я представляю здесь движение поэтов-контекстуали- стов,— скромно потупил глаза Одуев,— И еще Леонидыч просил передать, чтоб глупостей ты больше не делал. Понял?
В это время открылась дверь, в каминную вошел Чурменяев в потертых джинсах и показательно ветхом свитере. Он бережно вел под локоток высокого сухощавого иностранца в приталенном темном пиджаке. Лицо иностранца было покрыто дорогим загаром, а приветливая улыбка свидетельствовала об очевидном превосходстве западной школы зубопротезирования над отечественной.
— А вот и наш герой! — воскликнул Чурменяев.
Он бросился к Акашину и обнял с такой радостью, точно это был его младший брат, найденный после многих лет разлуки. На запястье Чурменяева блеснули знакомые «командирские» часы. Скотина!
— Мистер Кеннди, это наш отважный Виктор! Витя, это мистер Кеннди... Я тебе о нем много рассказывал!
— Вестимо,— не дожидаясь подсказки, ответил Витек.
— Отчэнь рад! — тщательно артикулируя, произнес американец.— Я много наговорен про вас,— он с восхищением оглядел Витькины пятнистые штаны, майку с надписью -ЬОУЕ 18 ООБ», закарпатскую доху и уимблдонскую повязку на голове. Но особенно, как и следовало ожидать, ему понравился Кубик Рубика с загадочными буковками.
— Обоюдно,— снова самостоятельно ответил Витек.
Мистер Кеннди недоуменно посмотрел на Чурменяева, и тот начал жарко и долго переводить ему что-то на ухо. Американец слушал, кивая и поглядывая на Витька со все возрастающим интересом. Я почувствовал внезапную обиду из-за того, что Витек отвечает без всякого со мной согласования, а меня самого даже не представили американцу. Я тихонько пнул обнаглевшего Ака- шина в бок. но он сделал впд, что не заметил. <|
— Вы есть...— Мистер Кеннди запнулся, видимо, исчерпав запасы русских слов.— Уои аге а Ьгауе шап!
— Ты смелый мужик! — вымученно улыбаясь, перевел Чурменяев.
— Отнюдь! — тут же отреагировал Акашин, которому, судя по всему, моя помощь уже и не требовалась.
— И скромный...— ядовито добавил я.
— 8оггу? — уточнил американец.
— А тойеа! §пу,— перевел Чурменяев.
— Уез... I УЭ5 Ыс! 1Ьеу уеге §оп% 1о аггев1 уои, у/егепЧ 1Ьеу?
— Мне сказали, что вас хотят арестовать, не так ли? — завистливо вздохнув, перевел Чурменяев.
— Вы меня об этом спрашиваете? — улыбнулся Витек, продолжавший, и, надо отметить, вполне удачно, пороть самодеятельность.
Чурменяев перевел. Американец засмеялся — и все дружно засмеялись следом. Потом он оглянулся на сервировочный столик с бутылкой, и Любин-Любченко услужливо подал ему бокал с виски. Чтоб налить себе, я положил сверток с романом на диван.
— Но! Водка! — перешел снова на русский заморский гость.
— Мистер Кеннди,— переводил Чурменяев. кислея просто на глазах,— предлагает выпить замечательной русской водки за то, что в России еще есть люди, для которых права личности на свободу слова святы и нерушимы! Он надеется, что для отважного Виктора годы заключения в ГУЛАГе станут тем же, чем стали они для великого Солженицына!
— И Пастернака! — краснея, добавила Настя.
— Пастернак не сидел, дура,— мягко поправил Одуев.
— Жизнь всякого честного писателя — тюрьма! — громко сказал я. решив наконец обратить на себя хоть какое-то внимание.
Американец бросил на меня взгляд, потом вопросительно посмотрел на Чурменяева, и тот что-то пренебрежительно прошептал ему на ухо. Выслушав, мистер Кеннди снова перевел глаза на меня и облагодетельствовал улыбкой, какой обычно награждают удачно пошутившего официанта.
— Коллеги,— подняв стакан и озарившись своей масленой улыбкой, заговорил Любин-Любченко,— разрешите алаверды?
— А<Ы 1о Ле 1оаз1,— неуверенно перевел Чурменяев.
— О’кеу! — кивнул мистер Кеннди.
— О’кей — сказал Патрикей! — заржал Витек и победительно глянул на меня.
— ...Коллеги,— продолжил Любин-Любченко, облизываясь,— я хочу обратить ваше просвещенное внимание на одну важную деталь. Все. конечно, помнят то слово, которое отважно бросил в эфир наш Виктор! Не буду повторять это слово при даме...
— О, зЬН!* — радостно воскликнул внимательно слушавший перевод мистер Кеннди.
— Так вот...— выжидательно поулыбавшись, продолжал Любин-Любченко.— Это слово было услышано миллионами! Согласно исследованиям Губернатиса и Фрейда, экскременты ассо
циируются у людей с самым ценным. Например, с золотом! Недаром великий Ницше восклицал: «Из самого низкого самое высшее достигает вершины!» И я предлагаю выпить за нашего юного друга, чей путь из нечистот нашего бытия лежит к высотам сияющего искусства!
' 0, дерьмо!
— СгеаЪ!* — воскликнул американец и чокнулся с Витьком.
— Обоюдно! — ответил тот, даже не посмотрев в мою сторону. Все бросились к Витьку, чокаясь, поздравляя и напутствуя.
А Чурменяев так просто чуть не задушил его в объятиях. И только я, стукнув своим стаканом о его, сказал сквозь улыбку:
— Ты что, совсем оборзел, сволочь?
Но меня оттеснил Любин-Любченко, норовивший поцеловать Акашина в губы.
— Я тоже хочу с ним выпить! — раздался вдруг громкий женский голос.
Все обернулись: на пороге стояла Анка, одетая в какой-то воздушный комбинезон, сквозь который отчетливо просвечивались трусики. Она была уже прилично пьяна. Американец вопросительно посмотрел на Чурменяева.
— II18 ту §1г1-Гпепс1**.— смущенно объяснил ТОТ.
— О, отчэнь рад! — улыбнулся мистер Кеннди.
— А я нет! — крикнула Анка,— Мне противно! Чему вы радуетесь? Золота хотите? Из любого дерьма вам бы лишь золото сделать! А на то, что человека завтра посадят, вам наплевать!
— Анна! — Чурменяев, мучительно озираясь на опешившего американца, двинулся к ней.
— Не подходи! Бой-френд... Думаешь, не знаю, зачем я тебе понадобилась? Знаю. Хочешь и меня в своем гинекологическом кресле раскорячить, чтоб все узнали, как дочка классика советской литературы тебе минет делает! За это могут еще и Нобе-
левку дать...
54 — У/Ъа!: 18 ттеЬ? — спросил американец.
— Ога! вех,— обреченно объяснил Чурменяев.
— О-о!
Тут решительно выступил вперед Одуев:
— Анна Николаевна, вам лучше уйти! Я вас провожу. Все- таки иностранец...
— А что мне твой драный иностранец?! Я ничего не боюсь! Это ты бойся! Думаешь, если ты стукач, то можно школьниц портить?
Настя всхлипнула и закрыла лицо руками.
— 'МЪа!; 18 «з1)иска1сЬ?» — спросил мистер Кеннди.
— Плотник... А сагрепЬег...— объяснил взмокший Чурменяев, для убедительности демонстрируя, как молотком заколачивают гвозди.
Любин-Любченко облизнулся, собираясь что-то сказать, но не успел.
— А ты вообще молчи! — истерично крикнула Анка.— А то я сейчас всем расскажу, за какие художества тебе три года дали! Я у папаппси интересную бумажку про тебя прочитала!
— А я молчу,— сник Любин-Любченко.
— Вот и молчи!
Возникла тягостная пауза. Надо было что-то делать.
— Анка! — взмолился я.
— А-а... Ты тоже хочешь узнать, что я о тебе думаю?
? Здорово!
’ Это моя подруга.
— Нет, не хочу.
— Почему?
— Потому что я знаю. Потому что я тоже о тебе думаю...
— Не стоит думать о такой дряни, как я. Но я всего лишь маленькая дрянь, даже дрянцо... А вы все - извращенцы!
— УЬа1 18 зЬе заугад?1 — спросил американец, чувствуя, что Чурменяев доносит до него происходящее в крайне адаптированном переводе.
— Реп/ег45.2
— О-о-о. ту Со<1!3
Анка вдруг тихо засмеялась, подошла к Витьку и положила ему на плечи руки:
— А ты, глупенький гений, ты-то здесь зачем? Беги от них, пока таким же не стал! Беги... Где твой роман?
— Вон,— Витек растерянно кивнул на газетный сверток, лежащий на диване.
— Ах, вот он где! — Она подбежала, схватила сверток и. дразня, издали показала его американцу.— Это тебе, спиннинг трехчленный, нужно? (В этом месте Чурменяев запнулся от полного переводческого бессилия). На-ка — отними! Сейчас мы посмотрим, горят рукописи или нет!
И на глазах ошеломленной общественности она швырнула папку в камин. Сверток упал прямо на горящее полено и сбил пламя. По комнате прокатился вздох потрясения. г — Ну. мистер не-знаю-как-вас-зовут-и-знать-не-желаю, достаньте! Или вы привыкли, чтобы вам рукописи из огня другие таскали?
Американец смотрел на все это с трепетным туристическим восторгом, с каким, наверное, смотрел бы на папуаса, глотающего живую кобру. Чурменяев вытирал пот платком и ничего ему не переводил. Анка тем временем снова подошла к Витьку, снова положила ему на плечи руки и заглянула в глаза так, точно старалась прочитать на его роговице крошечные буковки правды. Каминный огонь, видимо, оправился после удара, и газета по краям начала стремительно коричневеть.
— Скажи, глупый гений,— спросила Анка,— тебе очень жалко? Это ведь твой роман! Он сейчас сгорит... Если жалко, я сама сейчас достану. Достать?
— Скорее нет, чем да... Да хрен с ним, с романом! — великодушно ответил Акашин.— Пусть сгорит к едрене фене!
— Молодец! Ты единственный человек среди этих извращенцев! — И она страстно поцеловала его в губы.
— Ментально...— только и вымолвил мой ошарашенный воспитанник, на глазах превращающийся в моего соперника.
Мне показалось, что я чувствую на губах ее пьяное нежное дыхание. Тогда я бросился к камину и схватил щипцы...
— Не смей!— завизжала она.— Если ты это сделаешь — между нами все кончено!
— Между нами и так все кончено!
— Нет, ты еще не понимаешь, что значит — все... Только достань — тогда узнаешь!
Я остановился. Ее лицо горело сумасшедшим счастьем. Она -Л сорвала с Витька уимблдонскую повязку, выхватила нз его рук Кубик Рубика и отшвырнула в сторону:
— Глупый, несчастный гений, тебе нужно бежать от них! Тебе нужно спрятаться! Все очень плохо! Я слышала, как отец говорил
о тебе по телефону! Хочешь, я помогу тебе спрятаться? Хочешь?
— Скорее да, чем нет...
— Пошли! Ты меня боишься, глупый гений?
— Не вари...
Не дав договорить, она потащила его к выходу.
— Витька! — крикнул я.— Вернись, не ходи с ней, дубина!
Он растерянно посмотрел на меня и замедлил шаг.
— Не слушай его! — заговорила Анка.— Он завидует. Он просто завистливая бездарность! Эй, завистливая бездарность, ты всегда хотел написать что-нибудь <главненькое-! Достань и возьми себе! Нам не жалко! Нам ведь, правда, не жалко?
— Говно,— буркнул Витек.
И они направились к двери. Папка в камине была уже полностью охвачена пламенем. Вдруг у самой двери Анка остановилась. захохотала и. бегом вернувшись к Чурменяеву, на глазах восхищенного американца сорвала с руки автора «Женщины в кресле» «командирские» часы. Потом снова подбежала к Витьку и застегнула часы на его запястье.
— Теперь все... Пошли, глупый гений!
— \Ъу Ьаз аЬе Сакеп сЬе уа1сЬ?4 — изумленно спросил мистер Кеннди.
— II18 Ьег сЬагт,5 — чуть не плача, объяснил Чурменяев.
— О!
— Стойте! — заорал я,— Стой, Витька-подлец! Иначе я тоже расскажу про тебя правду!
Это было глупо, унизительно, а главное — бессмысленно. Как говорится, испугал ежа голыми руками! Витек остановился, посмотрел на меня с изумлением и сказал:
— Не вари козленка в молоке матери его!
Я ринулся к нему, сжав кулаки, но, сделав несколько шагов, почувствовал во рту сладко-металлический привкус, а в глазах вдруг стало стремительно темнеть, как в кинозале перед самым запуском фильма. И я потерял сознание.
Очнулся я, наверное, через несколько минут в кресле. Настя, расстегнув мою рубашку, массировала мне грудь, а Одуев старался влить в рот водку. Любин-Любченко, отдергивая, точно от печеной картошки, руки, отшелушивал с папки обгоревшие газетные страницы:
— Ничего... Только чуть-чуть папка обгорела, а рукопись цела! Шнейдер различает два типа огня в зависимости от их направленности. Огонь оси «огонь-земля», означающий эротизм, и
огонь оси ••огонь-воздух»', связанный с очищением и возвышением. Я думаю, тут налицо и то, и другое. В доме есть какая- нибудь палка? Я рукопись переложу...
— Есть, в кабинете,— махнул рукой раздавленный Чурменяев.
Любин подхватил обугленный сверток и понес в кабинет, я дернулся, чтобы его удержать, но Одуев с Настей не дали мне подняться из кресла. Тем временем Чурменяев жалостливым голосом начал что-то объяснять американцу.
— АЛ^Ъа6; а Гап1аз1лс Уотап! — кивал мистер Кеннди.— 11’в №з1азуа РЫШрроупа... геа11у!*
Вернулся Любин-Любченко и с недоумением протянул мне рукопись, уложенную в новенькую синюю папочку с белыми тесемками.
— N0, &1Уе 1Ье тапизспрс Ьо те, р1еазе!7 — замахал руками американец.
Чурменяев выхватил папку из моих рук и услужливо передал мистеру Кеннди. Тот с удовлетворением зажал ее под мышкой и дружески хлопнул хозяина по плечу:
— I Ьауе 1о 1еауе! Гт Ъет§ 1а4е Гог а р1апе! Соос! Ьуе еуегуЬойу! 31:ау т ЬоисЫ8
Он пошел к выходу, а за ним, тараторя извинения, поспешил Чурменяев.
— Гнида заокеанская! — глядя ему вслед, сказал Одуев.
— Почему же? — возразила Настя.— Очень приятный мужчина...
— Заткнись, соплячка! — оборвал ее лидер контекстуалистов.
Я встал из кресла. Все тело гудело от слабости.
— Странный сегодня день! — облизываясь, произнес Любин- Любченко и загадочно глянул на меня,— Столько неожиданностей...
— А вы ожидали чего-то другого? — спросил я.
— Честно говоря, да...
— Ну, и что скажете?
— Ничего. Пока ничего. Я должен подумать.
Вернулся вдрызг расстроенный Чурменяев.
— Как вы считаете,— спросил он, обводя нас ошалевшими глазами,— мистер Кеннди очень обиделся?
— Наоборот,— приободрил его Любин-Любченко.— Считай, что Бейкер у тебя в кармане! Где бы еще он такого насмотрелся?
— Ты думаешь? — обрадовался будущий лауреат.
— Вестимо! — подтвердил я,— Купишь себе на премию новые часы — «Сейко», например! «Командирские» ходят слишком быстро! Не угонишься...
|
Корзина
