|
Душевая кабина Penta NEW 905x905х2055 тонированное стекло
Производитель: Aquanet (Россия)
Размер: 905х905х2055 мм
00172274 Душевая кабина Penta New 90*90 тонированное стекло / профиль матовый хром.
Набор (172274)- 53980 рублей
В составе:
00158833 Душевая шторка в комплекте Penta New (тонированное стекло/профиль матовый хром) (158833)
00158836 Поддон 90*90 для душ.кабины Penta New (комплект) (158836)
00158837 Центральная cтойка Penta New без г/м (мат хром) (158837)
00141337 Мыльница д/душ.каб. Penta (141337)
00172275 Душевая кабина Penta New 90*90 узорчатое стекло/профиль матовый хром
Набор (172275)- 51630 рублей
В составе:
00158834 Душевая шторка в комплекте Penta New (узорчатое стекло/профиль матовый хром) (158834)
00158836 Поддон 90*90 для душ.кабины Penta New (комплект) (158836)
00158837 Центральная cтойка Penta New без г/м (мат хром) (158837)
00141337 Мыльница д/душ.каб. Penta (141337)
Комплектация:
- хромированный смеситель для холодной и горячей воды
- лейка с хромированный шлангом, стойка
- задняя панель: алюминий
- задние стенки: стеклянные
Поддон: низкий, литьевой мрамор
Профиль: хром
Стекло: тонированное, узорчатое
Модель:Penta
Размер:90.5-90.5 см
Тип:без пара
Впрочем, повесть у меня застопорилась задолго до того, как я улетел в Катанью на этот дурацкий день рождения
Впрочем, повесть у меня застопорилась задолго до того, как я улетел в Катанью на этот дурацкий день рождения, вылившийся в конференщио по обмену опытом между отечественными и сици- лиаяскими мафиози. Просто однажды. проснувшись утром, и почувствовал, что ненавижу все: сюжет, героев, пишущую машинку, себя... Я ненавижу эту мерзкую, задышливую жизненную борьбу, не оставляющую ни сил, ии желаиий для борьбы за мечту. В этом, кстати, и заключается главное, базисное свинство бытия: осуществить мечту можно только за счет тех сил, какие обычно тратятся на борьбу за жизнь. Замкнутый круг. И разорвать его невозможно. Почти... Тех. кому это удалось, молено сосчитать по пальцам. Костожогов, к примеру... Впрочем, пример ' неудачный: жизнь его в конце концов все-таки сожрала, схар- чила, схрумкала. И не подавилась, скотина! Нет, мир стоит не на слонах, не на китах и даже не на быках, мир стоит на трех огромных свиньях, грязных, смердящих и прожорливых...
Я целыми днями маялся на диване, иногда вставал, подходил к пишущей машинке, постыдно износившейся от многолетней моей литературной халтуры, тыкал в какую-нибудь букву и испытывал отчетливое желание расколотить эту клавишную шмару о стену моего кабинета, служившего одновременно спальней, столовой и гостиной. Муки творческого бесплодия дополнялись еще и тем, что денег — а я держу их в прикроватной тумбочке - становилось все меньше и меньше.
Наступил день, когда, пошарив рукой в тумбочке, я обнаружил там полное отсутствие падежд на ужин. Тогда я подошел к столу, ткнул пальцем в клавишу и, не совладав с собой, метнул машинку в стену, оставив там самый глубокий след за все годы моего пребывания в этой квартире. Интересно, что удар пришелся точно в коричневое пятно на обоях, похожее по форме на Апеннинский полуостров с Сицилией и появившееся на стене давно, очень давно, еще до моего бегства в Семиюртинск. Удар пришелся, между прочим, как раз в то место, где по всем географическим приметам должен находиться город Катанья, откуда я сейчас возвра1цаюсь. Теряя металлические и пластмассовые фрагменты, машинка рухнула на пол. и тут же по батарейным трубам донесся возмущенный стук нижнего соседа, парализованного старичка. У него действует только правая рука, и он энергично пользуется ею, чтобы выражать свое негодование, если в моей квартире разлается какой-то шум.
Интересно, что когда у меня бывала Ужасная Дама, кричавшая во время предварительных ласк так. словно ей без наркоза удаляли аппендикс, лукавый паралитик никогда не стучал по трубам отопления.
Таким вот образом я остался не только без денег, но и без средств производства. Конечно, эпиграммушечки можно было сочинять и без машинки, на память, но спрос на них после прокатившихся по Москве террористических разборок упал до нуля — и я снова оказался в такой же безвыходной ситуации, как после моего жалкого возвращения из Семиюртинска. Лежа на диване без жратвы и работы, я, как это и водится меяс людьми интеллигентных профессий, начал предаваться суицидальным размышлениям, т. е. воображал, как, не успев повиснуть в петле, буду вызволен оттуда почтальоном, который вдруг принесет мне солидный денежный перевод за переиздание какой-нибудь давней моей халтуры, например, «Истории Шинного завода».
Но в конце концов я решил остановиться на пищевом спирте ово загулял на самом высшем уровне и даже, как рассказывали западные средства информации, во время циркового представления выскочил на арену и стал отбирать у обалдевшего факира дрессированного питона. Так вот, воротившись, он давал пресс-конференцию в таком усталом состоянии, что не мог говорить, а только вяло кивал. Этим-то и воспользовались конкуренты АО ДДД, подкупив одного журналиста, до спх пор слывшего неподкупным, ибо заламывал он уж очень высокие цены. Этот журналист спросил у уставшего президента, правда ли, что Дима, возглавляющий знаменитое ДДД,— жулик и негодяй. Президент, разумеется, кивнул. Наутро все газеты вышли с шапками < ДДД — деньги для дураков1» «Афера века», -Подлый бизнес^ и т. д. По телевидению выступил знаменитый финансовый эксперт н сказал: крах ДДД 3. -Смема- № 11 неизбежен, и если он еще вчера говорил совершенно противоположное, то это только потому, что сегодня он говорит правду.
Началась паника. ОМОН оцепил пункты продажи акции и ннкого туда не пускал, чтобы сами омоновцы успели обменять собственные цепные бумаги. Сдав свои, они за хорошую плату стали пускать вовнутрь других запаниковавших акционеров. Через два дня деньги у Димы кончились, и он не нашел ничего лучшего, как призвать народ к восстанию против кивающего президента. за что был арестован и препровожден в “Матросскую типпгау", где, наверное, ему и в самом деле было спокойнее. Его жена Дина успела вылететь в Америку и замкнулась в своем небольшом замке на окраине Санта-Барбары. А оставшаяся в опустевшей московской квартире беспородная Дуня ничем не могла помочь вкладчикам...
Так меня лишили последнего. И вот, когда я совсем уже отчаялся и стал поглядывать на многочисленных столичных ншцих с полупрофессиональным интересом, вдруг после многомесячного перерыва позвонил Недвнжнмец. У него были серьезные неприятности со здоровьем: он по ошибке выпил с похмелья тех самых американских пилюль от головной боли. но. к счастью, только одну — это его и спасло. Недвижимец выкарабкался н даже решил отметить свой день рождения на Сицилии, куда и звал меня, обещая хороший гонорар. Замирая от счастья, я выдержал приличествующую паузу и тут же согласился...
В Катанье я практически ничего не делал, шатался по городу, пил дешевое итальянское винишко. Выступать мне пришлось один только раз во время прощального обеда, накрытого персон на сто в роскошном загородном ресторане под старинным акведуком. Наши мафиози, слетевшиеся отовсюду, чтобы поздравить новорожденного, громко ржали над моими эгтиграммушечками. Но итальянские коллеги только улыбались для приличия, хотя переводил им доктор филологических наук из МГУ. лучший знаток Габриэле Д’Аннунцио, специально привезенный по такому случаю. Причем за перевод дюжины моих эпиграммушечек — признался он. пьяно плача на моем плече,— ему заплатили в несколько раз больше, чем за всего Д’Аннунцио, которого он переводил двадцать пять лет! Из итальянцев оценил мое творчество только директор библиотеки Катаньского университета. Он подошел ко мне и через с трудом сдерживающего рыдания переводчика сообщил, что как раз готовит антологию современной российской поэзии и обязательно включит меня в нее, поставив между Приговым и Пушкиным. После такого заявления каждый итальянский мафиози почел своим долгом пожать мне руку, ибо директор библиотеки п был, как оказалось, их крестным отцом. Растроганный таким признанием со стороны местной элиты. Недвижимец заплатил мне в полтора раза больше, чем обещал, а сам остался еще на недельку, чтобы ознакомиться с тонкостями решения яшлищного вопроса на Сицилин. Его знаменитые гости разлетелись кто в Штаты, а кто на Канары. Переводчик Д'Аннун- цио, протрезвев, устроился ложкомоем в тот самый ресторан под акведуком. Вот почему в Москву я возвращался один.
Я снова поглядел в иллюминатор и принялся старательно думать, с чем можно сравнить видневшуюся далеко внизу землю. Такая у нас, литераторов, профессиональная болезнь... Я, наверное. чуть-чуть вздремнул: в голове воцарилась неясная многозначительная невнятица. Очнулся я оттого, что кто-то грубо взял меня за плечо. Я открыл глаза и увидел его. В нацеленном на меня взгляде было столько ненависти, что ее вполне могло хватить на геноцид какого-нибудь малого народа...
— Здравствуй, сволочь! — произнес он.— Вот мы и встретились. Теперь тебе точно конец!
Он стоял около моего кресла и смотрел на меня так, как, наверное. мясник с ярко выраженными садистскими наклонностями смо грит на юного, еще ничего не знающего о бараньих отбивных ягненка. Он почти не изменился: у него было все то же усеянное веснушками круглое лицо, румянец во всю щеку, рыжие завивающиеся на лбу колечками волосы и большие голубые глаза. Только смотрели они на меня не с прежней простодушной доверчивостью. а с холодной враждебностью, И одет он был тоже не кал прежде: вместо экзотического, некогда придуманного мной наряда гения, вышедшего из таежной деревни Щимыти. на нем был отличный двубортный костюм, переливающийся, как нефтяное пятно на воде, а также очень дорогой галстук цвета кинжального удара.
— Не узнал, что ли? — спросил он. скривив губы в беспощадной улыбке.
— Узнал.— прошептал я.— Чего ты хочешь?
— Хочу набить тебе морду!
— И только?
— Только для начала: потом я тебя просто убью!
— А за что?
— Сам знаешь! Я теперь все понял... Котяра! Франкелыптерн стоптанный!
Пассажиры заинтересованно вскинулись на нас.
— Франкенштейн. — автоматически поправил я.
— Хватит меня учить! Научил уже один раз... На весь мир чуть не опозорил!
— Я хотел как лучше! — Мне удалось придать своему голосу неправдоподобную искренность.
— Не вари козла! Я для тебя всю жизнь был кроликом Павлова...
— Собакой...— снова поправил я и похолодел.
— Вот-вот — собакой! Я всегда это чувствовал! Пойдем выйдем! Ментально...
Пассажиры уже перешептывались, вникая в драматургию назревающего мордобоя
— Это самолет — тут нельзя драться,— возразил я.
— А кто тебе сказал, что мы будем драться? Я просто откручу тебе голову! Очень тихо... Пошли!
— Все равно иельзя: мояшо нарушить балансировку центрирующей оси крылоподьемной конструкция! — выпалил я первую пришедшую в голову чепуховнну.
— Не глупее некоторых. Сам знаю. Я тебя в аэропорту прибью. Готовься!
— Но ты же один раз мне уже отомстил! Я тоже из-за тебя все потерял. Неужели тебе одного раза недостаточно?
— Скорее нет, чем да,— блудливо усмехнулся он и схватил меня за шиворот.
И тут в воздухе снова крепко запахло парфюмерией, а это означало — к нам приблизилась женщина, облеченная властными полномочиями. Я давно заметил: насколько мужчины, носящие униформу, привержены к крепким напиткам, настолько женщины, находящиеся при исполнении, склонны к крепким духам.
— Освободите проход! — потребовала стюардесса, подкрепляя свои слова строгой вставной улыбкой. — Сейчас вам будет предложена горячая пшца.
Он посмотрел на меня с многообещающей ненавистью, повернулся, и его широченная спина двинулась по салону самолета, точно поршень. Перед тем как скрыться, он обернулся и показал мне огромный кулак, суливший по меньшей мере обильное внутреннее кровотечение и множественные переломы. Я бессильно закрыл глаза. Конечно, рано или поздно это должно было случиться. За все приходится платить. Винить некого: во всем виноват я сам. Рано или поздно придуманная и выпущенная в мир тварь задушит своего Франкенштейна, а Галатея наставят Пигмалиону рога. Собственно, с этих чертовых маральих рогов все и началось...
Стюардесса вынула из металлического ящика на колесиках пластмассовый поднос с сиротской аэрофлотской снедью и поставила передо мной на откидной столик:
— Приятного аппетита! Пива не желаете?
— Что? Нет... Нет-иет! — вздрогнул я всем телом.
2. ВНАЧАЛЕ БЫЛО ПИВО
Нет, не с маральих рогов — все началось с пива!
Я очень хорошо помшо тот день. Год тоже легко вспомнить: шли первые месяцы горбачевской перестройки, когда слов было уже много, а пива еще мало, и если в писательский клуб завозили свежее жигулевское, то за столиками было шумно и свободомысленно. Да и время было замечательное: нашему доверчивому народу уже дали в ручонку погремушку гласности, но пока еще не отняли от материнской груди социализма. Впрочем, нет! Началось это чуть раньше, как раз накануне гласности. Ну конечно, как можно перепутать?! Ведь и гласность хренова и вся остальная перестройка начались именно с той моей давней непростительной глупости...
Дело было так. Мы, Стас Жгутович, Арнольд и я, сидели в Дубовом зале Дома литераторов и пили пиво с раками, которые в ту пору, если говорип, о Москве, водились только здесь, да еще иногда в Доме журналистов.
Арнольд все время порывался выставить на стол бутылку настойки из маральих рогов, ибо она, как он. смеясь в бороду, объяснял,— лучшее средство от рогов супружеских. И вообще, у них в Сибири такую настойку зовут -амораловкой» за ее необоримо возбуждающее воздействие. Недавно даже шведы для укрепления своих -пгведскнх семей* закупили пробную партию. И Арнольд, почуяв выгоду, начал хлопотать об организации производственного кооператива, которые только-только разрешили постановлением ЦК КПСС — было, если помните, такое учреждение...
— Взъерошимся, мужики! — предложил Арнольд, заманчиво подмигивая.
Но мы, сосредоточившись на пиве, разрешили ему выставить только литровую банку соленых рыжиков, они идут с жигулевским еще лучше раков. Деморализовав нас рыжиками, он все- таки сделал то, от чего всеми силами мы удерживали его весь вечер,— рассказал нам сюжет своего нового романа. Подробностей я, конечно, уже не помню, но суп. такова: один таежный охотник по имени Альберт выслеживает и убивает самку рыси, чтобы сшить шапку любимой женщпне. И тут-то начинается самое главное. Лишившийся подруги самец принимается мстить за свою упрату и преследует охотника аж до самого Красноярска, где и загрызает его насмерть возле мехового ателье, куда Альберт пришел, чтобы получить уже готовую шапку. Мстительного самца отстреливает случившийся поблизости милиционер, который вместе с шапкой и приносит страшное известие любимой погибшего промысловика. Вот и все. И остаются на свете две одинокие, лишившиеся своих мужчин самки: одна в виде женщины, другая в виде шапки...
— Ну как? — спросил Арнольд, скромно потупив глаза.
— Говно! — выпалил я, чтобы опередить какую-нибудь чудовищную бестактность со стороны Жгутовича.
— За что ж вы здесь, в Москве, так Сибирь не любите? — задумчиво поинтересовался охотовед.
— Мобидиковщина какая-то,— подтвердил Стас.
Спорить со Стасом он далее и не пытался, потому что Жгутович был человеком угнетающе начитанным да и работал в букинистическом магазине -Книжная находка», что па Лубянке, рядом с памятником первопечатнику Ивану Федорову. Стаса знала вся литерату рная Москва, так как он помогал писателям в обстановке жестокого книжного дефицита доставать редкие и идеологически неоднозначные издания. Он бы мог озолотиться на этом деле, но у него была одна пагубная и неизлечимая болезнь, по сравнению с которой наследственный алкоголизм с запоями н галлюцинациями — всего лишь легкое недомогание. Он писал стихи. Отвратительные, как утренний остаток макияжа на лице нелюбимой женщины. По этой печальной, но уважительной причине книги писателям он доставал задаром. А точнее, за то, что они в знак ответной признательности рекомендовали, а чаще только обещали порекомендовать его произведения в какой-нибудь популярный журнал. Но когда Жгутович заводил речь о том, что стихов у него набралось уже на три сборника, а поэт без книга, как Париж без Сены, на него смотрели с таким интересом, с ка килт обычно смотрят на обезьяну, закурившую сигару.
Так бы Стас и мучился до пенсин, но однажды случилось неве- рентное: какой-то бомжеватого вида мужичок приволок в магазин -Масонскую энциклопедию», редчайшую книгу, изданную перед самой революцией, и, предложив ее Жгутовичу, опасливо попросил на бутылку, ибо находился в том специфическом состоянии, когда за стакан портвейна можно продать себя на галеры. Стас сразу понял, что вытащил счастливый лотерейный билет, что наступил его звездный час, и что или теперь, или никогда он станет наконец автором книги стихов, без которой поэт, как Лондон без Темзы.
Слух о “Масонской энциклопедии•> разнесся по литературной Москве с эпидемической скоростью. К магазину возле памятника Ивану Федорову потянулись, как волхвы к Христу-младенцу, писатели — всем хотелось завладеть уникальной энциклопедией, чтобы проникнуть в тайну великого закулисья, в тайну, по сравнению с которой марксизм — детская сказка про Шалтай-болтая. Но их ожидало суровое встречное предложение: Стас, как вы уже, наверное, догадались, решительно требовал в качестве вознаграждения издать его собственную книжку! Это теперь, когда хрупкий скелет нации хрустнул в объятиях капитализма, ты можешь прийти, заплатить, и твоя книга, состоящая, допустим, из альковных прозвищ, какими одаривали тебя женщины, будет мгновенно издана. Но тогда. Тогда на каждого, кто приходил в издательство с рукописью, смотрели так, точно это был маньяк, сбежавший из «психушки» вместе со своей историей болезни, каковую теперь и просит опубликовать да еще собирается получить за это гонорар. И чтобы последующая история была очевидпа вам до конца, я должен сделать еще одно отступление и рассказать, каким образом была издана моя первая и единственная книжка.
Мы с женой решили расстаться. К моменту развода я еще не опубликовал ни одного своею стихотворения. А на ясизнь зарабатывал тем, что, во-первых, служил корреспондентом в многотиражке «За образцовый рейс» 4-го Автокомбината, а во-вторых, тем, что писал стихотворные пионерские приветствия и юбилейные истории фабрик п заводов. По сему поводу, уже собирая мои вещи, жена заметила, что это чисто русская традиция: нестреляющая Царь-пушка, незвошпций Царь-колокол и непечатаюшиеся поэты... Получив после размена в полное свое распоряжение однокомнатную квартиру, я поначалу и не сообразил, что таким образом обеспечил себе литературное будущее. Я просто наслаждался полузабытым счастьем безотчетного одиночества. Девушки у меня, конечно, бывали, но не так уж часто, ибо свобода настраивает мужчину на философский лад и делает гурманом. Измена в браке — это нечто профилактическое. Если б адюльтер входил в ежеквартальную медицинскую диспансеризацию, думаю, большинство мужей бросили б заниматься этой чепухой...
Жизнь моя изменилась внезапно. Однажды я притащил к себе домой критика Закусонского. Притащил в буквальном смысле слова, пбо в этот день он заключил договор на три рецензии и два упоминания в обзорной статье и поэтому был физически не в состоянии добраться до своего спального района. Пробудившись утром, Закусонский обполз мою квартиру оловянными глазами и полувопросительно простонал, так как на полноценный вопрос сил не было:
|
;)
Корзина
