|
Ванна Roca Continental 160x70 с ножками
Производитель: Roca (Испания)
Описание:
Форма: прямоугольная
Материал: чугун
Покрытие дна : гладкое
Длинна - 1600 мм
Ширина - 700 мм
Глубина -420 мм
В комплекте ножки .
Без ручек.
Ванна высшего качества, простой классической формы.
Отличается ослепительно-белым цветом, глянцевым блеском.
Гладкая ровная эмаль (шестислойное нанесение).
Борта ванны отвесные, что увеличивает ее вместимость.
19. СТРАХ И ТРЕПЕТ
На следующий день, перед тем, как выйти из дому, я растолкал спящего Витька и строго-настрого приказал:
— К телефону не подходи!
— О’ кей — сказал Патрикей,— не открывая глаз, кивнул он.
В метро до меня дошуршал обрывок тихого разговора. Два
субъекта с ярко выраженной инженерной внешностью, загородившись большими черными портфелями, поставленными на колени, обсуждали вчерашнее происшествие в эфире.
— Думаешь, не случайно? — тихо вопрошал один.
— А у нас случайно кирпичи на голову не падают! — отвечал другой.
— Провокация?
— Конечно, мы — прыг, а они — хоп!
А по тому, с каким состраданием глянула на меня старушка- администраторша в дверях ЦДЛ. я понял, что информация о моей причастности к вчерашнему эфирному скандалу уже овладела массами. Очередь возле буфета, завидев меня, дернулась и затаилась, Я встал в самый конец. Кто-то пристроившийся сзади шепнул, по-прибалтийски растягивая гласные:
— Мужа-айтесь!
Я оглянулся: это был известный литовский поэт Сидорас Подка- блукявичюс, автор знаменитой поэмы «Битва в дюнах», посвященной подвигу Красной Армии, освобождавшей край от фашистского ига. Поэма была даже удостоена Госпремии. Через несколько лет, когда Литва стала суверенной республикой, Под- каблукявичюс вдруг объявил, что на самом-то деле «Битва в дюнах» посвящена мужественным «лесным братьям», до послед- л ней капли крови боровшимся с советскими оккупантами. Поскольку поэма была написана сложным экспериментальнометафорическим языком, выяснить из текста, кому конкретно посвящено произведение, оказалось делом невозможным. На мой вопросительный взгляд Подкаблукявичюс не отреагировал никак, словно это и не он воодушевлял меня своим свистящим шепотом секунду назад. Буфетчица, когда подошла моя очередь, вопреки традиции сама положила мне сахар в кофе и старательно выбрала на блюде бутерброд с ветчинкой попостнее.
Отойдя от стойки, я внимательно осмотрел зал и решил подсесть к Закусонскому. сокрушенно пившему пиво.
— Я погиб,— сказал он мне.— Мне уже позвонили из разных газет и сказали, что больше сотрудничать со мной не будут! Это кошмар! Теперь жду, когда из КГБ позвонят...
— Чем я могу помочь?
— Ничем.
— Ну хоть что-нибудь может скрасить твою гибель?
— Двадцать пять рублей.
Я отдал.
В приемной Горынина секретарша Мария Павловна только грустно взглянула на меня и сказала:
— Жди.
Сегодня в приемной были не просители, как обычно, а письмоносцы. Это наша такая писательская традиция: как случается что-то серьезное, сразу же бегут к начальству делегации с письмами протеста. Их, кстати, никто не организовывает, это какая- то непроизвольная реакция литературного организма вроде икоты. Такое я наблюдал неоднократно, и состав всегда примерно один и тот же независимо от повода. А повод может быть любой: диссидентская выходка вчерашнего собрата по перу, утеснение арабов в секторе Газа, неудачная шутка американского президента в обращении к своему народу и т. д. На этот раз поводом послужило вчерашнее сквернословие Акашина в прямом эфире. Делегации, а их было четыре и представляли они все основные направления общественной мысли, встретили мое появление взглядами, выражавшими различные оттенки и разновидности негодования. Я увидел и Бодалкина, и Перелыгина. и Медно- струева. и Ирискина, и семью Свиридоновых. последние, кстати, рассредоточились на всякий случай по всем четырем делегациям.
Судя по обрывкам разговоров, в приемной письмоносцы томились из-за того, что начальство никак не могло получить конкретные указания сверху и выбрать одно из принесенных писем про- теста для публикации в центральной печати. Шептались, погля- ™ дывая на меня, будто о вчерашней телевизионной выходке уже шла речь на заседании Политбюро, но к какому выводу пришли отцы государства, было пока неизвестно.
Между прочим, в кабинете Горынина имелся специальный несгораемый шкаф, набитый сотнями подобных писем, скопив- гйихся за полвека существования Союза писателей и аккуратно подшитых. Их публикация уже в наши годы могла бы полностью перевернуть представление об отдельных популярных писателях, считающихся чуть ли не отцами нынешнего вольномыслия. Но в августе 91-го, когда крах режима стал очевиден и толпы писателей ринулись штурмовать правление,— первое, что они сделали (тут старались все независимо от направления мысли) — это уничтожили содержимое несгораемого шкафа. И только потом, тоже сообща, отобрали гербовую печать у несчастного Николая Николаевича, выбросив его самого в окно на клумбу с гладиолусами. Горынин до сих пор не может простить себе, что не успел вывезти содержимое шкафа куда-нибудь в укромное местечко и не зарыл гербовую печать где-нибудь в клумбе.
Мне, кстати, известен прелюбопытный и совершенно достоверный случай. Один мой знакомый в августе 91-го, когда все, даже некоторые неглупые люди, ликовали, празднуя победу демократии, отправился в ближайший всеми покинутый райком партии и купил у одиноко дежурившего там пенсионера за две бутылки водки шесть мешков партийных билетов, которые нестойкие коммунисты второпях посдавали, трепетно предчувствуя наступление новой эры. Мы только посмеивались над ним. Но, будучи убежденным диалектиком и зная, что история, как моль, движется по спирали, он на наши насмешки не отвечал и терпеливо ждал. И можете себе представить, дождался. В сентябре 93-го, когда казалось, что все может вернуться назад, народ потянулся к моему приятелю. За возвращенный бывшему владельцу партби- лет брал он недорого, но, однако, и не дешевил. На вырученные деньга он купил себе двухэтажную дачу в Кратово и автомобиль «ситроен», подержанный, но вполне приличный. Теперь он терпеливо надет нового витка истории, когда на выборах, по его прикидкам, победят коммунисты, и уверяет, что на заработанные деньги отстроит себе виллу на Кипре. Я ему, между прочим, верю...
— Заходи! — кивнула мне Мария Павловна.
В кабинете было три человека. Николай Николаевич сидел за своим столом-саркофагом, грустно обхватив голову. Журавленко разговаривал по телефону. Сергей Леонидович жадно пил воду из горлышка запотевшей бутылки, а из раскрытого холодильничка сумрачно таращилась ледяная голова Маяковского.
— Явился? — вздохнул Горынин.
Я молча кивнул.
Журавленко оторвался от телефона и посмотрел на меня долгим грустным взглядом. Сергей Леонидович только болезненно сморщился, борясь с мощной газовой отдачей, неизбежной при одноразовом поглощении большого количества «боржоми».
— Что ж нам с тобой делать? — с суровой задумчивостью произнес Горынин.
Я покорно развел руками. По всему, никаких указаний о том, что со мной и с Витьком делать, они еще не получали. Иначе разговаривали бы совсем по-другому.
— Где Акашин? — спросил Сергей Леонидович.
— Спит.
— Уйдет в бега — будешь отвечать!
Я кивнул.
— Что ж ты нам такого проходимца подсуропил? — снова заговорил Николай Николаевич.— Мы тут запросили его прежнее место работы. Оказывается, он и там хулиганил! Вот ведь: сна- , - чала на бригадира руку поднял, а теперь эвона на что замахнулся! Да и роман у него, когда вчитаешься, с душком! Ясно теперь, на чью мельницу он воду из своей «чаши- льет! Стыдно!
Я послушно покраснел.
Трудно сказать, чем бы закончился разговор, но в этот момент в кабинет ворвалась Ольга Эммануэлевна. Она была страшно взволнована — парик съехал на затылок, как пилотка у солдата после марш-броска. Не замечая меня или делая вид. что не замечает, она закричала:
— Я буду звонить Горбачеву! Я ему все объясню! Меня обманули! Я должна все лично объяснить Михаилу Сергеевичу! Я ему расскажу все про этого мерзавца Акашина, все, что знаю...
И она ринулась к «вертушке». Конечно, это было явное преувеличение: всего она. конечно, не рассказала бы. Но испуганные мужчины повскакали и, образовав стенку, как в футболе во время опасного штрафного удара, заслонили священный телефон своими телами. Воспользовавшись суматохой, я покинул кабинет.
— Звонят Горбачеву! — многозначительно сказал я. заметив, как зашевелились письмоносцы, перегруппировываясь для броска в кабинет.
Я спустился в туалет и заперся в кабинке, чтобы, помимо прочего, перевести дух и обмозговать ситуацию. Неожиданно сверху появилась рука и протянула мне бумажку. На запястье я успел заметить знакомые «командирские часы» — это был Чурменяев. Развернув листочек, я прочитал написанные печатными буквами по клеточкам слова:
Сегодня/ В 8.007 Перепискинб. Улица Фад8еваГдача'1"4.Т1во1иу быгкГвмесгес
В. А. и романом. Непременно. Жду. Ч.
-Надо будет съездить к этому гаду,— решил я.— Если что, может, хоть Запад за нас с Витьком заступится!»
Когда я вернулся домой, Витек уже проснулся и ел.
— Какие новости? — спросил я.
— Никаких. Какой-то Сахаров звонил из Горького. Спрашивал меня или тебя.
— Я же тебе сказал, не подходить к телефону!
— Ну, я ему и ответил, что никого нет дома. Он обещал перезвонить через два часа...
И тут раздался звонок — я сорвал трубку.
Это была моя знакомая телефонистка с голосом, похожим на голос актрисы, обычно дублирующей Софи Лорен. Она объявила, что за неуплату отключает телефон. Я завел свою обычную песню про необыкновенную мистическую сексуальность ее голоса и, чувствуя внезапную неуступчивость, пошел на крайность: пригласил к себе в гости — на чай. В гости она зайти как-нибудь пообещала, но сказала, что телефон все равно отключает, так как это распоряжение самого высокого начальства. В трубке щелкнуло — и воцарилась мертвая тишина. Академик Сахаров напрасно старался теперь дозвониться до меня из своей горьковской ссылки.
|
;)
Корзина
