|
Ванна Roca MALIBU 170х75
Производитель: Roca (Испания)
Описание:
Форма: прямоугольная
Материал: чугун
Длинна - 1700мм
Ширина - 750мм
Глубина -420мм
Объём - 180л.
В комплекте ножки ,хромированные ручки 2 шт.
Ванна высшего качества с антислипом, простой классической формы.
Отличается ослепительно-белым цветом, глянцевым блеском.
Гладкая ровная эмаль (6-и слойное нанесение).
Борта ванны отвесные, что увеличивает ее вместимость.
23. ГРОЗДЬЯ СЛАВЫ
Утром я умирал.
Напиваться так дико, бессмысленно и антигигиенично мне, кажется, не приходилось еще никогда. Очнулся я на полу и долго лежал, стараясь не шевелиться, даже не думать ни о чем. Я был страшно слаб. Любое усилие, даже мысленное, даже попытка просто сосредоточиться могли стоить мне жизни. Во рту была скрежещущая сухость, в голове клубилось причудливое облако боли, а в животе пружинистым, готовым к броску гадючьим крендельком свернулась тошнота... К вечеру мне стало чуть лучше, я дополз до
кухни и выпил литровый пакет кефира, потом доковылял до ванной и смыл с себя весь вчерашний позор. Походив по комнате, я осознал, что окончательно вернуть меня к жизни и сделать полноценным членом общества могут, как и советовал в таких случаях великий Булгаков, только сто граммов водки, закутанные рыбной солянкой с масли нчиками. Я представил себе, как буду наливать водку в рюмочку из казенного с золотыми ободками графинчика, и не ощутил никакой тошноты, а только сосущую сладость во рту. Организм победил!
...В ресторане я сел и, как завсегдатай, не раскрывая меню, стал озираться в поисках официанта. Ко мне подошла Надюха — снова в форменном фартучке и с кружевной наколкой в волосах.
— Обедать или поправляться? — спросила она.
— Поправляться. А тебя что — простили?
— Простили... А где Витек?
— Нарушаешь последовательность! — упрекнул я, и она, даже не уточняя, что принести, убежала на кухню и вскоре принесла мне водку:
— Ну, что там с ним? Метрдотельша мне такого наговорила!
— Опережаешь события! — улыбнулся я. и она снова убежала на кухню.
— Ну, что там с Витьком? Не посадили хоть? — ставя судок, спросила она.
— А где маслинчики? — в свою очередь спросил я, огорченно поваландав ложкой.
— Не завезли... Ты чего не отвечаешь? Втянул его в разные пакости, а теперь отлыниваешь! Где Витька?
— А где маслинчики?
— Не завезли, говорю тебе!
— А его, наоборот, увезли...
— Кто?
— Дама. Дама с «командирскими» часами.
— Горыниха! — всплеснула руками Надюха.— А я думала — врут на кухне!
— На кухне никогда не врут. Дай мне поесть!
Но поесть мне не дали...
Приемная Горынина была набита томившимися в ожидании подписантами: они сидели третий день, поникли и осунулись. Мужчины заросли щетиной. Женщин явно не красил неловкий макияж, выполненный в полевых условиях. И поскольку в определенном смысле виновником их сидения был я, то мое появление было встречено взглядами, полными ненависти. Медноструев, I завидев меня, отвернулся, а Ирискин потупил глаза. Да ну и хрен с вами со всеми!
В кабинете я застал странную картину.
Трое мужчин — Горынин, Сергей Леонидович и Журавленко боролись с Ольгой Эммануэлевной. Выглядело это так. Видный идеолог, прикрыв «вертушку» своим телом, одной рукой придерживал на носу очки, а другой, стараясь сохранить уважение к старости, насколько это возможно в подобной ситуации, отталкивал атакующую бабушку русской поэзии. Горынин и Сергей Леонидович, схватив ее соответственно за талию и за руку, пытались
оттащить Кипяткову от аппарата правительственной связи. Ольга Эммануэлевна отбивалась с редкой для ее возраста энергией, а свободной рукой старалась сорвать очки с носа Журавленко. При этом она кричала:
— Дайте мне позвонить! Я скажу ему все...
— Он занят. Он не подходит к телефону! — увещевал идеолог, уворачиваясь от цепкой старушечьей лапки.
— Вы лжете! Вы отрываете руководство партии от почвы! — кричала Кипяткова,— Я скажу ему: Михаил Сергеевич...
— Не надо! — умолял Николай Николаевич.— Не надо ему ничего говорить!
— Не-ет, я скажу-у! — настаивала старушка, делая совершенно борцовскую попытку вырваться.
— Он все уже знает! Ему доложили! — кряхтя, убеждал Сергей Леонидович.
— Нет, не все! Он не знает, какой Виктор Акашин замечательный писатель! Я должна прочесть Михаилу Сергеевичу одно место из романа «В чашу»...
— Горбачеву не до романов! Он за целую страну отвечает! — снова вступил Журавленко.
Мое появление несколько отрезвило Кипяткову. Она вдруг обмякла, как одинокая и давно не обнимаемая женщина ослабевает, убедившись, что у насильника намерения вполне серьезные.
— Хорошо,— согласилась она.— Я напишу ему письмо...
— Прекрасно. Я передам,— переводя дыхание, но на всякий случай продолжая прикрывать телом вертушку*, отозвался идеолог Журавленко.
— Да, я напишу,— теперь уже глядя прямо мне в глаза, повторила старушка.— Напишу, что Виктор Акашин — гордость нашей литературы! И я благодарна за то, что Михаил Сергеевич это понял и остановил травлю честного человека, сказавшего народу то, что давно уже надо было сказать! Я напишу...
— Лучше на машинке напечатать,— посоветовал Сергей Леонидович.
— Отпустите меня!
Ее отпустили. Она достала из сумки зеркальце с дореволюционной монограммой, припудрилась и вышла из кабинета с таким видом, с каким путешествующая по своей державе королева покидает замок вассала, не угодившего ей ночлегом. Николай Николаевич облегченно вздохнул и вытер мокрый лоб краем лохматой бурки, подаренной некогда Союзом чеченских писателей. После этого он посмотрел на меня с замешательством, что вселяло некоторые надежды.
— Вызывали? — спросил я с натренированной робостью.
— Приглашали...— поправил Горынин,— Пляши, умник! Пронесло! Удивлен?
— Скорее да, чем нет...
— Было заседание Политбюро,— пояснил Журавленко, на всякий случай так и не отходя от «вертушки»,— Лигачев требовал крови. Остальные — примерного наказания. Михаил Сергеевич всех внимательно выслушал, задумался, а потом сказал...— Тут идеолог замолчал и вопросительно глянул на Сергея Леонидовича.
— Говори, наш человек! — успокоил его Николай Николаевич.
— Проверенный,— добавил Сергей Леонидович.
— В общем, подумал Генеральный и сказал: пусть писатели сами в своем говне и копаются! Партия — не нянька, а наставник общества. Запомните раз и навсегда, товарищ Лигачев!
Произнеся это, Журавленко посмотрел на всех со значением. Воцарилось молчание. И хотя Горынин и Сергей Леонидович явно слышали эту фразу не в первый раз, на их лицах засветилось печальное торжество людей, по долгу службы соприкоснувшихся с сакральными тайнами большой политики.
— Вы понимаете, что означают эти слова? — Журавленко отнесся персонально ко мне,— остальным присутствующим он, видимо, уже объяснял.— Это означает полный переворот в культурной политике партии. Это означает, что партия полностью доверяет своей народной интеллигенции и полностью отказывается от роли идейного надсмотрщика, которую ей приписывают наши недобросовестные идеологические оппоненты на Западе! Это, мужики, новая эпоха!
— Что ж мне теперь, с разными чурменяевыми целоваться? — возмутился Сергей Леонидович.— Может, еще Костожогова из Цаплино пригласить и встречу ему на вокзале устроить? С букетами... Докатились!
— Поцелуетесь, если партия сочтет нужным! А насчет Костожогова — это мысль! На перспективу... И еще. между прочим, Михаил Сергеевич сказал: если люди нашу идеологию уже в прямом эфире ругают, надо идеологию менять!
— Людей надо менять, а не идеологию! — буркнул Горынин.
— Вы это серьезно? — спросил Журавленко. посмотрев на Николая Николаевича поверх очков и с нехорошим интересом.
— Он пошутил,— пояснил Сергей Леонидович.
— Пошутил я,— подтвердил Горынин.— А вот что с письмами делать? История нешуточная получается. Они скоро в приемной белье развесят...
— Может быть так,— задумчиво произнес Сергей Леонидович,— соберем актив, обсудим письма и выработаем обращение. Вьщержанное. Обобщающее. Обращение опубликуем в «Правде» и «Литературном еженедельнике».
— Неплохо,— согласился ответработник.— Но где плюрализм? Михаил Сергеевич говорил о плюрализме...
— Плюрализм...— задумчиво повторил Горынин.— А поподробнее он ничего про плюрализм не говорил?
— Нет. Его дело — идею бросить. А мы должны ее до людей довести!
— Хорошо,— кивнул Сергей Леонидович,— Проводим четыре разных актива. На каждом обсуждаем по одному письму. Потом организовываем согласительную комиссию, вырабатываем обращение. Обращение печатаем в « Правде» и «Литературном еженедельнике-!
— Совсем другое дело! — улыбнулся Журавленко и нацепил очки.
— Какой же это плюрализм? — вмешался я, даже не предполагая, к каким тектоническим сдвигам в отечественной истории приведут эти мои слова.
— Не лезь! — буркнул Горынин.— Радуйся, что выпутался...
— Ну почему же — не лезь! — поощрительно глянул на меня идеолог,— Надо учитывать все точки зрения, даже самые неожиданные. Что вы предлагаете?
— Да напечатайте вы все четыре письма — и дело с концом!
— Пил? — потянув носом, спросил Сергей Леонидович.
— Пил,— сознался я.
— А что — это мысль! — засветился Журавленко,— Вы неглупый человек. Странно, что мы раньше с вами не встречались. Так и сделаем! Надо взбодрить народ, заставить его думать! Пусть печатают! А мы поможем. Дадим главным редакторам телефонограммы, чтобы печатали... Зовите писательскую общественность!
Горынин нажал кнопку селектора и сказал Марии Павловне:
— Запускай!
Через минуту кабинет был полон. Николай Николаевич обвел изможденные ожиданием лица грустным взглядом, но произнес довольно бодро:
— Вот, значит, так... Хватит ходить в коротких штанишках. Партия доверяет нам. Будем печатать.
— Какое письмо? — робко спросили из толпы.
— Что значит — какое? Все будем печатать! Плюрализм...
— Вот это по-нашему, по-русски! — рявкнул Медноструев, но соратники посмотрели на него укоризненно.
Толпа некоторое время молча осмысливала сказанное, стараясь понять тайный смысл этих слов и особенно последнего, незнакомого, подозрительно оканчивающегося на «изм». Потом возникло движение и четыре конверта осторожненько легли на краешек етола-«саркофага».
— Э, нет! — возразил Горынин,— Сами несите в газеты. Партия вам доверяет!
— Да кто ж возьмет? — раздалось из толпы.
— Возьмут! — значительно произнес Журавленко.— Дадим указание.
— Письменное? — робко спросили из толпы.
— Конечно...
Недоумевающие ходоки разобрали письма и, ропща, покинули кабинет.
— Опять какие-то жидовские штучки,— буркнул Медноструев, уходя.
Потом дверь вдруг снова приоткрылась и всунулась голова Ирнскина:
— А если?..
— Исключено! — опроверг Журавленко.— Плюрализм...
Вот так и произошло знаменитое размежевание единой советской прессы...
— А где же Акашин? — задумчиво спросил Сергеи Леонидович, когда мы снова остались вчетвером.
При этом он посмотрел в сторону Горынина. но тот стал что-то записывать на перекидном календаре.
— В самом деле? — озаботился Журавленко.
— А зачем он вам? — поинтересовался я.
— Как зачем? — удивился ответработник.— Будем роман ^ печатать. С «Новым миром» уже договорились. И «Правда» кусок
даст. Прямо сейчас кусок и выберем. Николай Николаевич, давай-ка сюда роман!
— Прямо сейчас и выберем,— подхватил Горынин и стал искать по выдвижным ящикам,— Там одно классное местечко есть, как раз про плюрализм! Куда же я его дел?
Сказал он это таким уверенно-озабоченным тоном, что было ясно: в подозрительные дни от рукописи он постарался избавиться.
И тут раздался звонок.
— Тебя,— кивнул Горынин Сергею Леонидовичу.
Тот взял трубку, и по мере того, как он слушал, лицо его вытягивалось и озарялось одновременно:
— Ё-мое... Да ты что! Во бляхопрядильная фабрика! Куда катимся?..
В паху у меня противно похолодело, как это бывает в быстроходном лифте.
Положив трубку, он обвел нас торжественным взглядом.
— Ну? — в один голос спросили Горынин и Журавленко.
— Пришла шифровка из Нью-Йорка,— торжественно начал он,— Час назад жюри единогласно присудило премию «Золотой Бейкер» Виктору Акашину за роман «В чашу»...
— А Чурменяев? — опешил Горынин.
— Прокатили за недостаточно активную общественную позицию.
Мы переглянулись. Это была моя победа! Я мысленно представил себе «Масонскую энциклопедию» на своей книжной полке, но не испытал никакой радости. Напротив, сердце заныло от предчувствия. что скандал из-за папки с чистыми листами из внутреннего обещает теперь стать международным: по уставу Бейкеров- ской премии, роман-победитель должен быть напечатан миллионным тиражом в течение месяца с момента принятия решения. Да, я жаждал скандала, но и только... А это была настоящая катастрофа! Единственное, что я мог сделать, это не думать о ней, пока она не разразилась.
— Надо срочно найти Акашина! Срочно! — сказал Журавленко не допускающим возражений тоном и строго глянул на Сергея Леонидовича.
— Найдем! — успокоил тот.
— А что его искать? — вдруг весело спросил Горынин,— Он у меня на даче отсиживается...
— У тебя? — От удивления ответработник снова снял очки. А. — Ну да! Анка замуж за него выходит. Наверное, уже и
вышла...
|
;)
Корзина
